Молодой репортер поймал Родни на слове и написал, что хотел, и столько, сколько хотел. Ему вздумалось рассказать, что он был принят в парном номере для новобрачных и видел королевских гусей в ванне: оказалось, что они даже спят в ванне, спрятав головы под мышки. Рассказ делался особенно красноречивым, когда описывались золотые кисточки на их головах и розовые перышки на щеках. Сообщалось также и то, как очаровательно они машут хвостиками: один раз — значит «ты мне нравишься», два раза — «ты мне не нравишься», а три — обозначает «катись к чертям». Очаровательный и обаятельный потомок магната все еще отказывается сообщить, где он достал эти драгоценные существа. Он собирает гусиные яйца; каждое утро под его кроватью оказывается одно яйцо. Его племянница хранит их в чемодане. Когда яиц будет тринадцать — а это императорское мистическое число в Абиссинии, — гусыня сядет высиживать гусят. А пока гуси знакомятся с Калифорнией и выражают восторг на гномском языке по поводу местного чернослива и изюма. Родни будто бы объяснил, что гусыня произносит слова только под воздействием яркого солнечного света. Так накануне она весь день весело болтала в машине.

Телефон зазвонил. На проводе был репортер, который спрашивал, хорошо ли он все сочинил. Родни сказал, что это лучший образец научного освещения фактов из всего, что он встречал в американской прессе. Репортер поинтересовался, куда они сейчас направляются с гусями, и Родни посоветовал ему это тоже сочинить самому. Потом репортер осведомился, нельзя ли получить фотографию Родни.

— Воспользуйтесь фотографией принца Уэльского, — посоветовал Родни и повесил трубку.

Они заказали завтрак: кофе, поджаренный хлеб и повидло для Родни, апельсиновый сок и пшеничные хлопья для Элизабет. Мама одобрила бы такой завтрак.

Пока гномы разламывали хлеб и макали кусочки хлеба в повидло, снова зазвонил телефон. Это был другой репортер — из другого агентства печати, который сказал, что ему звонили из главной редакции в СанФранциско и просили сообщить подробности.

Родни ответил, что он их с собой не захватил, повесил трубку и попросил администрацию снова отключить телефон. Тогда раздался робкий стук в дверь, и принесли записку от этого второго репортера с просьбой рассказать, что едят королевские гуси. Внизу, где оставалась чистая бумага, Родни написал: «Хлеб с повидлом на завтрак, а на обед и на ужин — сельдерей и мороженое».

Потом Родни и Элизабет сложили вещи и отважились спуститься в вестибюль. Там их ждала огромная толпа народу, включая трех очень активных юношей с тремя огромными черными ящиками. Они неистовствовали и умоляли позволить разочек «щелкнуть» гусей. Родни попросил Элизабет сходить заплатить по счету, а сам крепко держал корзины, боясь, как бы эти не в меру активные юноши не выхватили их из рук. Им очень хотелось, чтобы Родни и Элизабет стали в позу перед объективом, как кинозвезды или прибывшие из Европы известные дипломаты. Родни не собирался позировать, поэтому они просто щелкнули его, когда он пересекал вестибюль. И еще раз на улице, когда они с Элизабет садились в гномобиль. Там собралась такая толпа, можно было подумать, что в город приехал цирк.

Как только гномобиль тронулся, Бобо сделал попытку выбраться из укрытия и расспросить о фотоаппаратах и фотографах. Но его попросили пока подождать. Родни вел машину по главной улице, и Элизабет заметила: «По-моему, ты едешь не туда». Но Родни казалось, что за ними гонятся, и он поэтому повел гномобиль на большой скорости, сворачивая то направо, то налево. Он смотрел в зеркальце, а Элизабет — через заднее стекло. Несомненно, машина с двумя пассажирами следовала именно за ними. Каждый раз, как гномобиль сворачивал за угол, эта машина сворачивала туда же.

Родни все время пересекал главную улицу, потому что там были светофоры. Наконец ему удалось проскочить как раз перед тем, как движение перекрыли, улицу застопорили другие машины, и репортеры застряли. Родни сделал несколько резких поворотов, пока не убедился, что машина, груженная репортерами, потеряла их из виду. Тогда гномов выпустили, и Родни стал им рассказывать о чудесах газетной фотографии, а также о дорожных сигналах.

Гномобиль стал подниматься по предгорьям, окаймлявшим горный национальный парк. Снова появились деревья, настоящие деревья, которые заслуживали внимания старого гнома. Глого встал у окна. В его взгляде опять появился интерес к окружающему. Шоссе прокладывало гладкий путь вверх, вверх, в горы. Глого указывал то на одно, то на другое дерево. Это были герои давно прошедших времен, выстоявшие в течение веков. Он умел мгновенно прочитывать историю их длившейся столетиями борьбы со стихиями и объяснял, что они чувствуют теперь. Такие деревья всегда бывают напряжены и угрюмы. Они ни на минуту не прекращают добывать материал и строить укрепления против будущих бурь. В горах нет ни покоя, ни безопасности. Чуть ниже из гор били ключи чистой, прозрачной воды. Так и должно быть, если не вырубать леса, а оставить все так, как задумано самой природой.

Как много мог рассказать гном о том, что происходит в этих горных ущельях, о красивых лугах, окаймленных лесами! Он понимал, что переживают деревья и о чем беседуют травы с цветами на своем языке. Глого действительно был профессором арборальной психологии.

Гномобиль покатился по первой долине с секвойями. Это были древние чудовища со времен прапрадедушки Глого, около девяти метров в поперечнике, и не там, где ствол раздавался вширь у самой земли, а над этим местом, в комле. Ростом они были ниже красных кондори, но плотнее, коренастее, каждое из них настоящее дерево-гора. Во времена птеродактилей и динозавров такие деревья покрывали весь северо-запад американского материка, а теперь их оставалось всего несколько сотен в государственных парках. Их сок ядовит для насекомых и разных других вредителей. Они не боятся бурь, потому что у них ломкие ветви, и если ветки сдувает ураганом, то на стволе вырастают новые. Единственное, чего они боятся, — это огня. По стволам прочитывалась вся история их борьбы с этим страшным врагом леса. У них кора твердая, как металл, ее не легко сжечь. Но было видно, что когда-то горел у их ног подлесок, и огонь проел дыры в стволе, и сок при этом закипал, и сердцевина гибла. Но могучий ствол все стоял, выжженный внутри, и посылал сок по уцелевшей коре к ветвям, питая их там, наверху, у самых небес. Можно было увидеть дерево-калеку, у которого оставалась одна только кора не больше тридцати сантиметров толщиной, но она достигала вершины и питала одну-единственную ветвь — как бы последний вздох этого дерева.

Шоссе было построено с таким расчетом, чтобы сохранить деревья: оно протискивалось между ними, иногда сбривая некоторые их корни, и из окошка машины можно было рукой потрогать кору. В одном месте дорога шла прямо сквозь выгоревшее дерево, и это было незабываемо для всякого путешественника, который, вернувшись, всем об этом рассказывал. Гномобиль легко прошел сквозь такое дупло. Через него могли пройти и сотни гномов. Но их не могло оказаться в таком лесу, им негде было бы поселиться: гномам нужен кустарник, мелколесье, чтобы было где прятаться от людей, а в этом лесу, чтобы сократить возможность пожара, лес был очищен от подлеска. К тому же молодые побеги секвойи не умеют вырастать из пней и поваленных стволов, как кондори. Каждое деревце должно начинать свою жизнь от семечка, а семечку было не прорасти, потому что уж очень древней была эта земля: густые сплетения корней, мох, опавшая хвоя — все это создало такой плотный ковер, сотканный от начала времен, что слабый росточек, проклюнувшийся из семечка, был не в силах пробиться к свету и погибал.

Прекрасное путешествие, пейзажи один красивее другого, но, увы, никаких гномов! Они проезжали долину за долиной, и по главному шоссе, и по менее наезженным дорогам. Машина останавливалась, Родни относил корзинки в лес, выпускал из них своих крошечных друзей, и они занимались розысками, но все безрезультатно. Родни расспросил одного лесника о тех долинах, где бывает мало туристов. Они провели целый день в поисках, и Глого расстраивался все больше и больше.