— Орел! — сказал он, накрывая монетку рукой.

— Ладно, теперь я, — сказал Фредди. — Тоже орел. Потом они отняли ладони от прилавка и увидели, что обе монеты лежат решкой кверху.

— Еще раз, — сказал Гомер. — Решка! И снова монетки одна за другой блеснули над прилавком. На этот раз Гомер угадал, а Фредди нет.

— Тебе идти, — сказал Гомер.

— Ладно, — ответил с неохотой Фредди. — Пойду, конечно, если надо. Только я все-таки уверен, что этот тип сбежал из сумасшедшего дома... Ладно, пойду, — повторил он. — «Чреватый» я посмотрю в словаре, а вот где я найду «Пандору»? — Наверно, в энциклопедии, — посоветовал Гомер. — Или спросишь у библиотекарши.

Должна же она знать.

— Тьфу! — с отвращением сказал Фредди. — Сколько хлопот из-за этой дурацкой женщины! И он пошел к дверям, со злостью бормоча про себя:

— Милые чреватые бедами Пандоры... Чреватые бедами... Пандоры... Тьфу, язык сломаешь! Пусть он подавится своей Пандорой! Тоже свалился нам на голову! Псих несчастный...

Гомер уселся за прилавком, и выражение лица у него было удивленно-выжидательное.

С таким выражением он и досидел до возвращения Фредди.

— Ну что?! — закричал он, когда Фредди, едва волоча ноги, ввалился в кафе. — Нашел? Говори скорей!

— Да, нашел, — расслабленным голосом сказал Фредди и уселся на стул с видом человека, только что принесшего жертву ради своих ближних. Конечно, нашел, а как же иначе? Действительно, она была не девчонка, а взрослая, из Древней Греции, и у нее был такой ящик, который она ни за что не должна была открывать, хоть ты тут не знаю что!.. А она все-таки взяла да открыла — и оттуда посыпались разные беды и несчастья... Только они, наверно, сейчас уже не существуют, — утешил Фредди, — потому что все это случилось страшно давно.

— А «чреватый»? — спросил Гомер.

— Ну, это самое легкое. Это значит «наполненный чем-то и готовый что-то произвести». Так сказано в словаре. Я точно запомнил... Так что видишь, Гомер, сначала он сказал нам «не надо», потом сказал, что мы все равно сделаем, потом — что мы не должны, а потом этот тип обозвал нас «чреватыми» и значит, мы вроде готовы что-то произвести... Разве не ясно, что он просто сумасшедший... Давай бросать монету — кто первый поставит пластинку!

Гомер ответил не сразу.

— А может, — сказал он потом, — может, лучше не надо? Подождем, пока дядюшка Одиссей вернется?

— Испугался? Так и скажи. А я вот ни капли не боюсь, — сказал Фредди. Да и что может быть от пластинки? Самое худшее, это если она будет хрипеть или завывать каким-нибудь козлетоном! Ну, а тогда мы закроем уши ладонями или просто остановим. Чего тут страшного?

Страшного, в самом деле, как будто ничего не было, поэтому Гомер не нашел что ответить Фредди, а тот продолжал:

— Взрослые всегда так, ты сам знаешь не хуже меня! Говорят: «Не смей смотреть по телевизору про убийства», а сами постоянно включают только про них. Или запрещают читать комиксы, а сами продают их на любом углу, как горячие пирожки... Наша учительница только и знает говорить, что «ни один порядочный человек не должен жевать резинку». А ее муж в своем кондитерском магазине продает, наверно, не меньше ста штук в день этой самой жевательной резинки...

Поэтому я не знаю, чего мы должны бояться.

— Я и не боюсь! — крикнул Гомер, глубоко оскорбленный повторными предположениями о его трусости. — Откуда ты взял?!

С этими словами он сунул руку в карман, достал монету и проследовал прямо к музыкальной машине. Затем решительным движением нажал кнопку на панели под полукруглым стеклянным окошком, ту самую кнопку, которая без номера, и уже менее решительным движением опустил в прорезь монету.

Раздался громкий щелчок, и после этого медленно и важно пластинка без номера выскользнула из кучи других пластинок, легла на диск и завертелась вместе с ним.

Гомер и Фредди напряженно ждали, какие же звуки раздадутся из недр музыкальной машины. Будет ли это что-нибудь таинственное и сверхъестественное, непонятное для нормального уха, или просто какая-то какофония, от которой зажимай уши и беги вон, или, наконец, один только грохот... Ребята стояли выжидательно, как на старте, готовые в любую минуту молниеносно прикрыть руками уши или, если надо, выскочить из кафе на улицу.

Машина издала первые звуки, и то, что мальчики услышали, заставило их вздохнуть с облегчением и улыбнуться. А услышали они всего-навсего веселую легкую мелодию в танцевальном ритме.

— Вот пожалуйста, и ничего особенного, — сказал Гомер, подошел еще ближе к музыкальному автомату и остался стоять там, автоматически меняя цвет лица и покачивая в такт музыке головою.

— А что я говорил? — сказал Фредди и начал притопывать ногой под музыку. — Ух ты, какая хорошая мелодия, правда?

Он еще сильнее стал притопывать ногой, а также кивать головой, и через минуту нога Гомера тоже не удержалась на месте,так что вскоре оба они уже дергались, как в танце, и даже что-то мурлыкали про себя.

Но вот музыкальное вступление окончилось и послышались слова песни вот такие:

Здесь голос немного передохнул, дал поиграть музыке, а потом продолжал:

Голос умолк, послышались заключительные аккорды, и пластинка остановилась.

И сразу Фредди закричал:

— Это, наверно, лучшая пластинка, какую я только слышал! И слова что надо! Давай еще заведем!

Он схватил с прилавка монету, опустил в щелку автомата, и снова они с Гомером стали слушать песню, кивая, притопывая и отбивая ритм пальцами по воздуху и по прилавку. И прежде чем игла дошла до половины пластинки, Гомер и Фредди уже во все горло распевали вместе с музыкальной машиной: